– Нужно, чтобы и места проявляли свою инициативу.
К цифровым данным он не замедлил сделать несколько поправок, оказавшись и прекрасным знатоком лесного рынка, и цен на рабочие руки, и цен на строительные материалы. Поправки, впрочем, он делал очень осторожно, уменьшая или увеличивая сумму не свыше чем на десять процентов, а с другой стороны, и очень решительно, потому что и голос, и тон его казались чуть не пророческими.
В задачи комиссии входило только выяснить финансовую сторону дела, сообразуясь с действительными размерами бедствия, тем более комиссия не должна была рассматривать чисто технических строительных вопросов, но молодой человек не остановился и перед этим.
– Раз вы собираетесь строить, и уже ведете заготовки – у вас должен быть план, проект… Очень любопытно.
Бобров достал из своего туго набитого бумагами портфеля несколько месяцев тому представленный ему архитектором план.
– Это, конечно, только черновой набросок – в основных чертах, – пробовал он защитить своего ближайшего помощника, заметив недоумение на лице молодого человека.
Но эта защита цели своей не достигла. Только взглянув на испещренный топографическими знаками лист, молодой человек презрительно сощурился и бросил короткое, но на очень высокой ноте:
– Безобразие! Ведь у вас улицы – кривые.
Все, заинтересовавшись, склонились над планом.
Бобров покраснел.
И было из-за чего покраснеть, если мы вспомним, какой это был план. Кривые улицы, многочисленные переулочки и тупички, неправильные площади и неизвестно почему просто пустыри никого не могли удовлетворить, тем более требовательную комиссию из центра.
– Провинция. Вечно напутают. Дали какому-нибудь сапожнику, – прошептал молодой человек на ухо важному лицу, с достаточно громко, чтобы все слышали этот неодобрительный отзыв.
– План составлял губернский инженер, первоклассный архитектор, специалист но планировке городов, – защищался Бобров: – его статьи помещают в столичных журналах…
– Как его фамилия?. – спросил молодой человек.
– Иванов.
Молодой человек тряхнул подбородком:
– Не знаю. Но, конечно, по такому плану строить нельзя.
– А, может быть, местные условия, – сказал полувоенный, которому план этот своими многочисленными знаками напомнил те планы, которые ему приходилось видеть и самому делать на фронте.
– Да, да, местные условия, – ухватился Бобров, силясь вспомнить все то, что ему говорил архитектор по поводу этого плана.
– Здесь возвышенности, здесь овраг, здесь сток воды…
– Пустяки, – безапелляционно оборвал молодой человек – вы, конечно, измените план. Вместо последнего слова техники предлагать расхлябанную дрянь!
Никто не решился возражать, и перешли к следующим вопросам.
– Все это не суть важно, – высказал свою точку зрения полувоенный, – только денежек-то у нас маловато. А план грандиозный, по здешним масштабам.
Важное лицо кивнуло головой в знак согласия. Заседание снова приняло финансовый характер но молодому человеку не терпелось. Он время от времени косился на составленный архитектором план и, когда с финансовым вопросом покончили, снова поставил тот же вопрос.
– Я предлагаю, – сказал он, – перенести город вот сюда, и ткнул пальцем на пространство как раз против фабрики.
– Это нетрудно, – согласился Лукьянов, – ведь вопрос еще не решен окончательно.
– А, может быть, товарищ Иванов будет протестовать как губернский инженер? Мы переменили место постройки после основательной проработки вопроса, – заявил Бобров.
– Позвольте, – почти закричал молодой человек, – ведь здесь ближе к фабрикам.
– А, может быть, местность, – пробовал возражать Бобров. – Здесь бугры…
– Выровнять!
Собственно говоря, этому молодому человеку и остальным членам комиссии, как приезжим, безразлично было, где будет стоять новый городок, далеко ли от фабрики, близко ли, прямые в нем будут улицы или кривые. Ему надо было показать, с одной стороны, важному лицу, что он именно, товарищ Ланской (такую аристократическую фамилию носил молодой человек), принял деятельное участие в обсуждении вопроса, что он проявил огромную осведомленность в деле городского строительства – осведомленность, какой даже важное лицо не имело; надо было показать и еще где-то там в центре, что комиссия не сидела, сложа руки, и не удовольствовалась уменьшением сметы на десять процентов, а проявила собственную инициативу, и надо было, чтобы от работы комиссии остался приличный след в протоколе. А самое главное – требовалось, чтобы в этом протоколе имя товарища Ланского склонялось во всех падежах, чтобы из каждой строки было ясно, какой дельный и умный человек товарищ Ланской, какой энергичный и интересный человек товарищ Ланской, какой он знающий человек, какой он разносторонний, наконец, человек товарищ Ланской.
– По предложению товарища Ланского перенести городок ближе к фабрике.
– По предложению товарища Ланского сделать изменения в плане.
– По предложению товарища Ланского уменьшить ассигновку…
Бобров вполне понимал товарища Ланского – может быть, и сам он в подобном случае поступил бы не иначе – но в то же время ему было неприятно, что вот человек, по-видимому ни уха ни рыла не смыслящий в деле, сумел терроризировать всех своим громким голосом и безапелляционным тоном.
– Как жаль, что не позвали архитектора. А ведь в этом виноват я. Надо было настоять, чтобы присутствовал архитектор.
Но думать об этом было поздно. Юрий Степанович был скомпрометирован и уничтожен своим более сильным в смысле голосовых связок и безапелляционности тона соперником.
Он закусил губы и молчал. Он даже ничего не ответил на обидное для него предложение:
– Справитесь ли вы местными силами? Может быть, вам прислать подкрепление?
Хорошо, что никто из местных членов комиссии не встретил этого предложения благосклонно: оно обижало не только Боброва, но и других, весь город и всех работников этого города.
А провинциальное самолюбие развито, как известно, в степени, обратно пропорциональной размерам городов.
Вечером комиссия в полном составе была на вокзале. Только в отличие от встречи – провожал ее не один Лукьянов, но и Муся. Она облюбовала себе важное лицо и все время, вплоть до отхода поезда, говорила с ним неизвестно на какую тему. На лице важного человека во время этого разговора сияла полуприятная, полуравнодушная улыбка.
Боброва на станции не было.
* * *
Юрий Степанович спешил поделиться новостями с Галактионом Анемподистовичем. Тот слушал рассказ Боброва довольно-таки равнодушно, словно наперед знал, кто именно и что именно говорил на заседании комиссии и какое решение было принято. Уменьшение сметы на десять процентов его нисколько не обеспокоило:
– Я как раз эти десять процентов прибавил. Имел в виду – опыт есть…
Но когда Бобров дошел до инцидента с планом будущего городка, архитектор проявил несколько больший интерес.
– Так ведь это не их дело.
– Просили показать – я и показал, – оправдывался Бобров. – А уж и подвели же вы меня с этим планом!
– Кто подвел? Почему? Что они понимают? Разве они специалисты.
– Да неужели вы то не знаете, – рассердился Бобров, – я раскрываю этот ваш замечательный чертеж, а улицы, представьте, – кривые.
– Что же из того? Ну, кривые. Я же вам объяснял почему.
– А то, что надо составить новый план. Перемудрили вы с вашими улицами. Не думайте, что я не защищал – пришлось, а надо мной только смеялись.
– Ну об этом мы после поговорим – спокойно ответил архитектор – а еще что?
– А еще постановили передвинуть город поближе к фабрике.
– Там? В кабинете? В здравом уме и твердой памяти? Записали в протокол?
– Разумеется.
Боброву было непонятно, почему архитектор говорит об этом таким тоном, словно издевается и над ним, и над комиссией, и над протоколом.
– Будьте добры составить новый проект, – не глядя на собеседника, официальным тоном добавил Бобров.
